Свет Грузии

Фантазерка и мечтательница в раннем детстве, кем я только не хотела быть в своей взрослой жизни - и балериной, и певицей, и... Но, когда настало время выбора, я вдруг растерялась и не знала, куда податься. О медицине даже не помышляла, хотя однажды отец сказал мне, что предназначение мое в жизни - прикоснуться и залечить рану. Но отец умер, и я стала склоняться к мысли, что если мне дано постичь какую-то тайну исцеления, то в наш рациональный век мои необъяснимые способности не найдут понимания.

Я закончила восемь классов, и два моих старших брата, которые обзавелись уже семьями и им было трудно меня содержать, решили, что я должна пойти в техникум и как можно скорее получить профессию. Один из братьев повез меня в город Кропоткин в учительский техникум. Я сдала первый экзамен, а второй нарочно завалила - очень уж не хотела быть учительницей. Меня преследовало видение - я стою то ли на сцене, то ли в огромной аудитории, и меня восторженно слушают. Но за что мне дарован этот успех, постичь не могла - тут видение обрывалось. И я сказала братьям, что поеду в Ростов, где есть кинотехникум, выучусь поначалу на киномеханика, а со временем поступлю, может быть, в кинематографический институт.

Кто бы мог подумать, что я действительно буду сниматься в кино? И сейчас меня опять приглашают на съемки...

Я получила в Ростове диплом киномеханика, заглянула домой, чтобы показать свой диплом братьям, и поехала в Тбилиси, куда была направлена на работу.

И вот в жаркий сентябрьский день шестьдесят восьмого года я иду по Тбилиси. Я уже сознаю, что моя взрослая жизнь началась, что я приехала в город, где могу затеряться, но могу и найти себя. Великолепие широких проспектов и уют увитых виноградной лозой балкончиков в кривых переулках мирно соседствуют в этом городе. Кричащие краски и гомон южной толпы. Вслушиваюсь в грузинскую речь и вспоминаю лишь три грузинских слова из скороговорки, которой меня выучила еще в школе одна девочка.

Других грузинских слов я не понимала, и ни одного знакомого у меня в Тбилиси не было. Братья мне, правда, говорили, что здесь живет не то двоюродный, не то троюродный брат нашего деда, но его адреса они не знали.

Я пришла на проспект Руставели в министерство культуры, где меня принял высокий, седой, импозантный мужчина. Он пообещал мне работу в кинотеатре "Комсомолец" и предложил прийти за направлением через три дня. Я хотела было признаться, что у меня почти совсем нет денег и что мне негде ночевать, но сочла неловким утруждать своими заботами столь солидного и занятого человека. Вышла из министерства и поняла, что смертельно хочу есть. В Ростове я жила на одну стипендию и привыкла экономить, и если когда-нибудь позволяла себе праздничный обед, то после этого два-три дня спокойно и весело обходилась лишь хлебом да чаем, - родителей нет и помогать было некому.

Но теперь я шла по проспекту Руставели и мне казалось, что даже стены здешних домов пропитаны дразнящими запахами каких-то необыкновенных яств. И я вошла в кафе фешенебельной гостиницы "Иверия" - искать другое кафе, подешевле, у меня уже не было сил.

Я взяла самый скромный обед и присела за отдаленный столик. Еще в Ростове я привыкла во время еды забираться куда-нибудь в уголок, ведь я обычно подбирала все - до последней крошки, но гордость моя не могла допустить, чтобы кто-нибудь был хотя бы невольным свидетелем этого.

Все столики в этом кафе были на четверых, и едва я принялась за лапшу, как ко мне подсели два парня. Спросили разрешения на ломаном русском языке (арабы, подумала я), разлили свое пиво и, попивая его, повели разговор... по-ассирийски. Откуда эти парни, пыталась понять я, из Сирии или из Ирака? А они тем временем принялись обсуждать меня. Кто эта девушка- вроде грузинка, но и на наших похожа... Беспечно они стали оценивать и обсуждать мое лицо и мою фигуру.

Как они растерялись, когда я взорвалась вдруг по-ассирийски: "И вам не стыдно!" "Ты из Сирии!" - смущенно воскликнул один из них. "Нет, - сказала я, - я здесь живу, но я атурета". Атурета по-нашему - это и есть ассирийка.

Мы поболтали еще немного, и они, выпив по бутылке пива, ушли. Честно говоря, я не могла дождаться, пока они уйдут, - моя вожделенная котлета была уже почти холодной... Но только я взялась за нее, к моему столику подошел администратор и спросил, не иностранка ли я. Дело было не только в том, что я говорила с сирийскими студентами на их языке, но и одежда моя была необычной.

А одета я была в коротенькое платьице - такие были тогда в моде, но шила его я сама бог знает из каких лоскутов. Когда моя ростовская хозяйка подарила мне свои старые платья, я вырезала из них куски материи. Я подрабатывала по соседству и стиркой, где мне тоже перепадали старые платья, рубашки. Вот из этих-то отходов я и шила себе одежду. Тут главное, чтоб фантазия работала. А вот с обувью было посложнее. У меня были единственные приличные босоножки, которые я берегла пуще глаза. Никогда никакой камешек носком не поддевала. Да и ходила я легко, так что босоножки почти не стаптывались. А еще чаще, без всякого стеснения, расхаживала босиком по улицам Ростова - даже в разгар лета, когда солнце раскаляло асфальт. Но мои ступни он не обжигал. Я любила ходить по раскаленному асфальту - он отдавал мне свой жар.

А когда подходила к техникуму, то доставала из сумочки свои бесценные босоножки и целлофановый пакет, в котором держала влажную тряпку, протирала ступни и обувалась.

У меня были одни босоножки, один плащ, но зато несколько платьев, юбочек, блузочек, которые я шила (у моей квартирной хозяйки в Ростове, к счастью, была машинка, и она позволяла мне ею пользоваться), следуя общепринятой моде и в то же время слегка от нее отступая. Не хотела быть похожей на всех - изобретала собственный стиль.

И даже сейчас, когда у меня есть отличная портниха, я сама моделирую многие свои костюмы и платья. Невыносимо видеть одинаково одетых мужчин, а о женщинах и говорить не приходится. Может быть, во мне погибла профессиональная закройщица. Но каждому свой путь.

Узнав, что я не иностранка, администратор "Иверии" - его звали Вахтанг - стал расспрашивать, где я живу, чем занимаюсь. Я все ему о себе рассказала, и он начал меня убеждать, что такой девчонке, как я, надо работать не в кинотеатре, а в ресторане. Заверял, что я поработаю недели две официанткой, а затем в бар перейду - он научит меня коктейли делать. Я отказывалась, конечно, говорила, что училась на киномеханика и меня уже ждут в кинотеатре "Комсомолец". "Ну смотри, - сказал Вахтанг, - понадоблюсь тебе - приходи".

Вышла из кафе и подумала, а где же я ночевать буду? И решила отправиться на окраину, чтобы снять комнату подешевле. Но проходя мимо одного сада, увидела в нем огромную толпу. Может, кто умер, подумала я. Подошла поближе и поняла по разговору, что здесь собрались люди, которые сдают и ищут квартиру. Но денег-то у меня не было. Согласится ли кто подождать хоть несколько дней, пока я начну работать в кинотеатре и попрошу аванс? Обдумывая ситуацию, присела на лавочку отдохнуть и снова вспомнила о своем дальнем родственнике. Но как его найти?

На лавочку рядом со мной присела молодая женщина. Молча посидели некоторое время, а потом разговорились. Она оказалась курдянкой. Подметала сад, помогая старикам родителям, здешним дворникам. Ее звали Тереза. Это чудо какое-то, что она присела на мою лавочку.

- Так твои родители, говоришь, умерли? - переспросила Тереза и добавила решительно: - Знаешь что, в нашем дворе сдается койка. За пятнадцать рублей в месяц. В этой комнате уже три студентки живут. А одна койка пустует.

- Господи, - говорю, - веди меня скорее в свой двор.

А Тереза уже рассматривала мой наряд и говорила, что никогда не видела такой красивой блузки. Польщенная, я похвасталась, что сама эту блузку сшила, и пообещала Терезе, если у нее есть машинка, сшить ей такую же.

Мы прошли совсем немного и свернули во двор. "Иверия" опять оказалась рядом - дом Терезы стоял как раз за гостиницей. Ее семья - старики родители и девять душ детей (тесновато по нынешним временам)- жили в небольшой квартире. А Тереза отвела меня на второй этаж, где грузинка Жанна сдала мне угол, сказав при этом, что я могу расплатиться через месяц. На радостях я расцеловала Терезу и пообещала сшить ей не только блузку, но и плиссированную юбку. Курдские женщины любят ходить в плиссированных юбках, причем надевают сразу по нескольку - одну на другую.

Я оставила у хозяйки свой чемоданчик, и мы спустились к Терезе. Ее отец, дядя Джамиль, ласково встретил меня: "Проходи, дочь моя, проходи. Будешь дружить с Терезой". Они собирались ужинать, и меня усадили за стол. Я говорила, что совсем не хочу есть, что лишь недавно пообедала, но никто из этих добрых людей и не слушал меня. Мне положили пять сочных хинкали, которые источали такой аромат, что от них не отказался бы и трижды сытый. Но я не знала, как есть хинкали. Поддела один на вилку и съела его целиком - и мясо, и тесто.

- Зачем ты съела все тесто? - спросила Тереза. - Ты знаешь, как едят хинкали? (Потом оказалось: ножку хинкали, за которую его держат, съедать не положено - тесто в этом месте не проварено.)

- Конечно, знаю, - сказала я, - но я очень люблю тесто.

И, честно говоря, я не особенно в тот момент врала - пропитанное соком парного мяса, это тесто действительно казалось мне необычайно вкусным. Я съела три хинкали, а два оставшихся не тронула. Взяла себя в руки и отодвинула тарелку - я же сказала, что совсем не хочу есть...

Вечером Тереза предложила поехать в парк на танцы. Я щедро расплатилась и за билеты в парк, и за танцплощадку. А после того как мы покатались на качелях, у меня в кармане осталось всего лишь два рубля. Выкручусь как-нибудь, думала я, у меня есть где спать, есть Тереза...

Мы возвратились домой, и Тереза уговорила меня не идти в эту ночь к Жанне, а переночевать вместе с ней в сарайчике, который стоял во дворе. Нашлась и лишняя раскладушка. И прежде чем заснуть, мы всласть наболтались.

Мне следовало, конечно, предупредить хозяйку, чтобы она меня не ждала, что я буду ночевать у Терезы, но я не сделала этого, а утром, когда поднялась наверх, Жанна уже ушла на работу, а ее мать - больная, желчная женщина - сказала мне, что им "таких девок" не надо. Слово "девок" меня так резануло, что я не стала ей ничего объяснять, схватила свой чемоданчик и в слезах побежала искать Терезу, но она уже ушла подметать улицы. А дядя Джамиль, узнав о том, что случилось, сказал мне:

- Доченька, живи с нами. Где девять, там и десять. Вот так в дружной и доброй семье Терезы я прожила целый год.

О, Грузия!
Как ты прекрасна высоким светом и теплом. 
Я протяну к тебе ладони, войду в твой дом, 
Где, словно воин у порога,
прижался к розовой скале
Орешник - темный и суровый, 
меня окликнувший во мгле...

И сегодня, когда моя московская квартира не забита гостями и родственниками, мне не по себе. Где девять, там и десять, милый дядя Джамиль...

На следующий день Тереза предложила мне пойти в "Иверию" поесть хинкали. Я растерялась, ведь у меня было всего два рубля. И сказала, что я лично есть не хочу, а ее угощу с удовольствием.

Повести себя иначе я не могла - семья Терезы приютила меня. Но и признаться Терезе, что у меня осталось лишь два рубля, я тоже из гордости не могла.

А когда мы ложились спать, я сказала Терезе, что утром пойду вместе с ней подметать улицу. В шесть утра мы вышли на улицу с метлами, а возвращаясь домой, столкнулись с Вахтангом - администратором из "Иверии".

- Ну что, ассирийка, подметать стала? - спросил он.

Я опустила глаза, залилась краской. А он, поняв мое смущение, сменил тон и тихо сказал:

- Зайдешь к нам сегодня?

- Зайду.

Почему я сказала так? В это утро должна была наконец решиться моя судьба.

В десять я отправилась в министерство и узнала, что должность киномеханика в "Комсомольце" освободится лишь через несколько дней, а пока мне предложили поработать в этом кинотеатре помощником администратора.

Директор кинотеатра неприязненно посмотрел на меня, видимо, показалась я ему для этой должности неотесанной, даже диковатой, и крикнул, обращаясь к своему дружку, развалившемуся в кресле посреди кабинета:

- Смотри, кого нам прислали!

И они заговорили по-грузински, явно потешаясь надо мной, смеясь мне прямо в лицо. Я не знала, что делать. Слезы выступили на глазах, и наконец я взорвалась, сказав директору все, что о нем думаю по-ассирийски, а затем громко хлопнула дверью.

И пошла в "Иверию".

- Я знал, что ты придешь, - сказал Вахтанг. - Когда приступишь к работе?

- Хоть сейчас.

Принюхиваясь к вкусным запахам, доносившимся с кухни, и не веря своим глазам, я наблюдала, как Вахтанг вызвал старшую официантку и велел, чтобы мне подобрали фартучек. Потом меня прикрепили к опытной официантке, у которой я должна была учиться.

Ох как я ей помогала! Как летала по ресторану, убирая грязную посуду со столов! Да и попробовала я здесь такие блюда, что в студенческие годы мне не могли и присниться.

Я попала в рай.

А через две недели я уже работала самостоятельно. И по-прежнему, как птичка, летала от столика к столику. Я успевала обслуживать не только свои столы. Сядут к какой-нибудь официантке старички пенсионеры, с которыми много хлопот, а счет - копеечный, и она лениво говорит мне: "Иди, обслужи их, что ли..." И я их с удовольствием обслуживала, понимая, что пожилым этим мужчинам и женщинам необходимо особое внимание, а я была переполнена нерастраченными силами, любовью к людям. И так пошло - пенсионеры, которые привыкли обедать в "Иверии", садились теперь только за мои столики.

О как щедро я тратила свои первые в жизни заработки! Я делала подарки отцу и матери Терезы. Написала братьям, что живу хорошо, что у меня есть деньги, что у меня все есть.

В это же время коснулась меня своим крылом первая любовь, но, увы, она не успела прорасти в моем сердце, не успела расцвести. Человек, который искренне и самозабвенно полюбил меня, погиб, разбившись на мотоцикле.

Эта трагедия была далеко не последним моим испытанием в жизни, но любви, настоящей и возвышающей, с тех пор я никогда не знала. Да, у меня был муж - интересный и достойный любви человек, были и поклонники, иными из них я даже увлекалась. Но ни одному человеку безраздельно не отдавала я своего сердца.

Любовь живет во мне. Она обращена и к сыну, и к моим родственникам, и ко всем моим друзьям, и ко всем людям, которые живут на земле. И сама я живу только ради здоровья и счастья людей. Разве этого мало?

Но все это я поняла, конечно, не сразу. И, как всякая девушка, надеялась все-таки встретить в жизни необыкновенного, единственного своего суженого. Мне показалось, что я нашла его. Причем сначала я его увидела то ли во сне, то ли в мечтах, но я уже знала, каков он. И вот через месяц-полтора в одной пестрой и шумной молодежной компании меня познакомили с высоким интересным парнем.

И я поняла, почувствовала, что он-то и станет моим мужем. Но Виктор Давиташвили - молодой офицер - в тот вечер и представить себе не мог, что когда-нибудь назовет меня своей женой. Мы долго были просто друзьями, и он только посмеивался, когда я то в шутку, то всерьез говорила, что ему суждено стать моим мужем. Между тем я все больше ему нравилась, но ему трудно было свыкаться с мыслью о женитьбе на барменше из кафе "Метро". Да и родители его не одобрили бы такой выбор...

В "Иверии" у своего доброго покровителя Вахтанга я проработала недолго и перешла в одну ведомственную столовую, так как мне дали здесь комнату и теперь я спала уже не на столе у Терезы, а в своей собственной постели.

В самом центре Тбилиси на проспекте Руставели в те годы находилось популярное кафе "Метро". Там работала моя подруга, она-то и перетянула меня к себе, как только в кафе освободилось место, и за стойкой бара в "Метро" я прохозяйничала не один год. Изобрела даже фирменный напиток, который посетители в шутку окрестили "коктейль Джуна", но его рецептом и секретом изготовления делиться не буду - не очень-то приветствую увлечение спиртным, насмотрелась в своей жизни, как гибнут от него люди. К несчастью, среди них были и мои друзья.

Помню, как в июле 1980 года ко мне пришел Владимир Высоцкий, энергичный, обаятельный, в расцвете своего уникального таланта. Но я чувствовала, что живет он уже на последнем пределе отпущенных сил, и попросила его (да что там попросила - со слезами на глазах умоляла) отдохнуть, не прикасаться к спиртному хотя бы три дня. Не послушался...

А тогда мне нравилось взбивать коктейли и наблюдать из-за стойки, как меняются в цвете люди, проводящие время в нашем кафе. Именно так - в цвете. Ведь каждый человек обладает своей цветовой гаммой, и я без труда могу выделить (увидеть!) преобладающий, наиболее интенсивный цвет этой гаммы. Знаю, что в зависимости от настроения, от душевного состояния "фиолетовый человек" может порозоветь и наоборот. Вижу, когда в нем нарастает радость или начинает созревать злость.

Эти "забавы" с определением цвета посетителей развлекали меня во время однообразной все же работы и позволяли переносить ее легко, почти без всякого напряжения.

Да и друзей у меня появилось много. Они по вечерам хотя бы ненадолго - на один коктейль - забегали ко мне. Я редко брала с них деньги, стараясь угостить, как у себя дома. Мне говорили, что так работать нельзя и я обязательно "прогорю". Но как можно "прогореть", делая небольшие подарки друзьям! К тому же я чувствовала, что в баре я человек временный, хотя дни за стойкой складывались в месяцы, а месяцы в годы.

Однажды вечером в "Метро" пришел со своими друзьями Виктор Давиташвили. Как всегда, он много шутил, заразительно смеялся, говорил о шахматах - он, кстати, с успехом выступал в различных турнирах и, если бы целиком посвятил себя шахматам, достиг бы, по мнению профессионалов, многого. Словом, внешне в этот вечер Виктор выглядел как обычно, но я сразу же почувствовала: сегодня что-то произойдет. Так оно и случилось, когда после закрытия кафе он пошел проводить меня...

Мы стали мужем и женой, но свой брак зарегистрировали не сразу. Родителей Виктора смущала теперь не столько моя профессия - с этим они готовы были примириться. Их пугала моя "колдовская" репутация, ведь разговоры о некоторых моих "чудодейственных способностях" уже начали распространяться по городу и не миновали дома Давиташвили.

Виктор, правда, нашел в себе силы вопреки желанию родителей (а в Грузии это совсем непросто!) устроить довольно пышную согласно местным обычаям свадьбу. Но уже на следующий день предъявил мне первый ультиматум, сообщив, что не желает меня больше видеть за стойкой бара. Он даже предпринял меры к тому, чтобы мне предложили заведовать кафе, но я отделалась шуткой и решительно отказалась. Меня пока вполне устраивала моя работа.

Быть традиционной, если можно так сказать, женой, занятой целиком домом и мужем, я, конечно, не могла. Уже осознавала и необычное свое предназначение, да и по характеру своему восставала против всяких расхожих истин - в конце концов почему это в каждой семье главной фигурой должен быть только и только муж?

Став моим мужем, Виктор не знал, да и не мог знать, что у меня всегда была и есть другая жизнь, никому пока не понятная и никому пока не ведомая.

Меня, как и в детстве (во сне ли, наяву - я уже говорила, что не всегда могу разделить сон и явь), посещали видения, которые потом сбывались в реальной жизни. Вот и в ту пору, когда я была беременна первым своим ребенком и прилегла отдохнуть, мне привиделось, будто я еду по своей деревне на диковинной колеснице и держу умирающую у меня на руках девочку. И сама я одета во все черное, и девочка уже накрыта черным покрывалом. Куда едем - не знаю, но дорога вывела колесницу из деревни в степь... И, еще находясь в забытьи, я вдруг услышала повелительный женский голос: "Вставай! Вставай! Бери мешок с горячим хлебом и раздавай хлеб людям!" Этот голос пробудил меня. Я вскочила, но увидела, что я у себя дома, в Тбилиси, и никакой женщины рядом нет. Но, может быть, если бы я действительно пошла тогда раздавать людям горячий хлеб, моя дочь осталась бы жива...

Роды были тяжелыми. Меня положили в изолятор, а когда принесли девочку, я была в таком измученном состоянии, что почему-то решила - это не мой ребенок. И стала требовать, чтобы этого ребенка немедленно унесли... Может быть, судьба покарала меня за это? Одиннадцать дней я лежала с девочкой - я назвала ее Эммой в честь любимой сестры - в изоляторе, и все эти дни мы обе были на грани жизни и смерти.

А на одиннадцатый день Эмма вдруг вздохнула, совсем как взрослый человек, и посмотрела таким взглядом, что он пронзил мне душу и сердце. Я затрепетала, словно в чем-то была перед ней виновата. А она не отрывала от меня своего взгляда. Крик отчаяния и ужаса рвался из меня, но я не кричала. Я и потом, когда увидела, как из уголков губ у нее потекла струйка крови, не кричала. А ее всю передернуло, и мне послышалось, что она успела все же сказать: "Мама..." Три часа я никому не отдавала ее уже бездыханное тело, ходила, прижимая к груди свою девочку, - сама не понимаю, как ходила, ведь еще утром у меня не было сил даже подняться с постели. А когда последний раз всмотрелась в ее лицо, то увидела... лицо взрослой девушки... Такой она потом являлась мне еще не раз...

Какую силу передала мне она своим прощальным взглядом? И когда я вижу теперь ребенка, которому в силах помочь, спасти его, я готова забыть обо всем на свете, отставить в сторону любые неотложные дела.

Вина перед этим ребенком будет терзать меня всю жизнь, но я благодарю судьбу за то, что все-таки она даровала мне великое счастье материнства. У меня растет славный сын Вахо, давший мне неизмеримо много - не меньше, чем могу ему дать я. Это он научил меня любви, готовой на любые жертвы. Это он дал мне необъятные силы, когда почти уже приговоренный врачами к прощанию с этим миром, спокойно шепнул мне: "Я знаю - ты спасешь меня..."

Лаская и пеленая сына, я сделала много важных для себя открытий. Давайте вместе посмотрим, как мать пеленает дитя. Занятие это полно высокого смысла. Ведь мать дисциплинирует при этом тело и дух ребенка, как бы дает ему возможность самоощутить себя, окрепнуть, преодолевая сопротивление внешней среды, хотя эта сила явилась к нему в образе самых простых пеленок. Мать привычно заворачивает ребенка - для тепла и гигиены, совсем, быть может, не подозревая о других значениях своей заботы. Малыш пытается найти в себе силы раздвинуть сковывающий его мягкий обруч, любой ценой высвободиться из него. А мать, снова ласково пеленая ребенка, как бы укрощает в нем зачаточные импульсы животных инстинктов. Идет борьба, в которой воспитывается человек сразу же после своего появления на свет. И в этой борьбе мать вооружена тысячелетним опытом, ведь даже пеленает ребенка она в строгой последовательности, продиктованной ей веками, а значит, и высшей целесообразностью.

Думаю, что совсем зря отказались матери от колыбельных песен, дарованных нам самой природой, которая ничего не делает зря. Ведь так важно и сегодня, чтобы дитя своим "бессознательным" ухом и уже просыпающимся навстречу миру разумом улавливало и усваивало сначала мелодию материнского голоса, а уж потом и слова - простые, ласковые, нежные, сказочные, чтобы не обрушивались на него пьяные выкрики или какофония металлической музыки.

В наши дни ученые установили, что, еще находясь в утробе матери, ребенок слышит ее голос, пение, и это способствует нормальному психическому и физическому развитию плода. Как жаль, что современные женщины почти разучились петь не только во время выполнения домашней работы, но и на досуге.

Через организм матери мы все девять месяцев впитываем с биологической плазмой свет, воздух и соки, получая с ними заряд энергии Вселенной, гармонично наполненной разумом и инстинктами, мы зреем для будущей жизни. Но я слышала и такое предположение, что формирование ребенка "внутри матери" длится семь месяцев, потому что это число особенно любимо природой (семь цветов радуги, семь нот в звуковом ряду, слово "семь" во многих поговорках и пословицах...), а два оставшихся месяца природа рисует нам на ладони тайный код - ту дорогу, которую каждому из нас предстоит пройти, смеясь и плача, умирая и вновь возрождаясь в чужих жизнях.

Многие простые жизненные истины открыл мне мой маленький сын, и вспомнила я их здесь только затем, чтобы еще раз пожалеть о том, что в своем стремлении познать мир мы все чаще и всецело полагаемся сейчас лишь на достижения науки и техники. И забываем прислушиваться к голосу природы, мудрость которой неисчерпаема.

Еще работая в баре, я начала понемногу лечить знакомых. А впервые в Тбилиси сделала свои манипуляции, когда увидела, как у пятилетней дочери моей соседки случился приступ эпилепсии. Я сказала соседке: "Я помогу твоей дочери, Римма. Только не говори никому об этом". И через несколько сеансов мне удалось снять девочке приступы эпилепсии, подобно тому, как однажды в детстве я сняла бородавки своей подруге.

Меня часто спрашивали, да и сейчас спрашивают, когда я обнаружила в себе способности чувствовать внутреннее состояние человека и воздействовать на него? На этот вопрос ответить точно я не могу, потому что долгое время была уверена: другие люди ощущают так же, как и я. Позже, поняв, что мои возможности удивляют окружающих, стала экспериментировать с близкими и друзьями: многое они воспринимали как чудо. А чуда здесь нет. Вокруг всякого живого организма, в том числе и человека, есть то, что пока условно принято называть биологическим полем, которое люди с повышенной чувствительностью легко воспринимают. Свойства биополя человека зависят от его физического и психического состояния. Поэтому, проводя руками вдоль тела больного, можно определить, какие органы поражены недугом. Разные болезни вызывают разные ощущения в руках: покалывания, прилив или отлив тепла, а часто этим ощущениям трудно даже дать определение (например, при язве желудка я чувствую нечто похожее на вибрацию, которая как бы втягивает мою руку в воронку).

У нас в кафе работала официантка Валя - немолодая уже женщина, бывшая фронтовичка. И однажды прямо на работе ей сделалось плохо. Я бросилась к ней, своими пассами сняла ей острую боль, потом всерьез занялась ею, и вот совсем недавно она была в Москве, навестила меня, чтобы не только повидаться, но и сказать, что и по сей день не знает больше, что такое боль в печени.

В другой раз на проспекте Руставели у своего "Метро" я встретила давнюю подругу, которая, оказывается, дожидалась меня, чтобы познакомить с миловидной, но глубоко несчастной девушкой - щека ее была обезображена внушительным красным пятном, своими очертаниями напоминающим мерзкого краба. Джульетта, так звали эту девушку, однажды ночью проснулась от острой боли - нестерпимо горела щека. Проснувшись, сразу бросилась к зеркалу и увидела пятно, розовеющее на щеке. И пока стояла у зеркала, буквально у нее на глазах это пятно, продолжая увеличиваться и краснеть, приобрело свой нынешний, устрашающий вид.

Будучи опытной медсестрой, Джульетта тщетно пыталась избавиться от проклятого пятна, хотя консультировалась с лучшими специалистами и перепробовала всевозможные лекарства. Я чувствовала, что у нее на щеке что-то страшное, и рука моя инстинктивно - я даже не сознавала, зачем я это делаю, - потянулась к ее щеке. Я ощущала это пунцовое пятно, улавливая пальцами резкие, как будто впивающиеся в меня сигналы, собрав все силы, пыталась утихомирить их, как бы вывинтить из пораженной щеки. Джульетте я ничего не сказала, лишь обещала подумать, что можно сделать дальше. Мы постояли еще немного около кафе и расстались.

А утром Джульетта прибежала в наш двор, хотя я не говорила ей своего адреса. Она подняла на ноги весь двор, рассказывая каждому, что вчера вечером я сотворила чудо, а едва увидев меня, бросилась мне на шею. Я и сама изумилась, убедившись, что пятно на ее щеке вполовину уменьшилось, и не сразу, честно говоря, поверила, что это моя заслуга. Но девушка не хотела и слушать меня. Она прижимала мои руки к своему лицу. С того дня и пошли обо мне разговоры по всему Тбилиси. Сначала в нашем квартале, в моем кафе, в больнице, где работала Джульетта, а вскоре и повсюду - после нескольких сеансов страшное пятно на щеке девушки окончательно исчезло.

Скептически относился к моим возможностям муж. Он убеждал меня, что никаких незаурядных способностей у меня нет, что это случайность или блажь, что у него самого, например, не менее сильное биополе. Но когда у него на носу вскочил огромный фурункул, а на утро ему надо было идти на прием к министру, он так жалобно смотрел на меня, что я всю ночь держала руку у него на носу, и к семи утра Виктор снова был неотразим и элегантен. Но уже вечером его благодарность обернулась вспышкой гнева: у всех жены как жены, а его жена-ведьма.

Хотя я и не считала мужа своим владыкой и не полагалась целиком на его мнение, тем не менее, как я теперь понимаю, именно его отношение к моим способностям и верность семейным обязанностям до поры до времени удерживали меня сделать решительный шаг - профессионально заняться лечением и целиком посвятить себя этому делу.

Но однажды, уже под утро, когда я, утомленная работой в баре, погасила свет в своей комнате, зашторила окна и прилегла отдохнуть... В легкой дреме или глубоком сне была я - не знаю, но внезапно в комнате сам по себе вспыхнул свет. Нет, не электрический, а какой-то сияющий, прозрачный, почти голубой. Стены моей квартиры расширились и исчезли. А шторы развевались по комнате, напоминая большие облака.

Какая-то неведомая сила приподняла меня с постели, как будто приказала быть готовой к полету. А я всегда мечтала летать. В раннем детстве я вставала на пригорок, запрокидывала голову и подолгу смотрела в небо. А когда мне начинало казаться, что уже слилась с ним, я посылала в небо свою страстную мольбу: "О небо, небо, сделай меня легкой, сделай меня, чем захочешь - одуванчиком или птицей, - но сделай так, чтоб я летала. Сделай меня невесомой, прошу, о небо!.."

И мне казалось, что воздушные волны уже подхватили меня со всех сторон и я плавно взмываю вверх, что меня уже нет, но одновременно я везде и повсюду. Я ощущаю свое присутствие в мире так остро и полно, что начинаю понимать: я пронизана им насквозь, а может быть, и растворена в нем. Мы с миром - единое целое, и потому мне ничего не страшно.

Люди спрашивали, не кружится ли у меня голова, когда я так долго смотрю в небо, но я молчала, а они удивлялись и говорили друг другу.

- Что она там видит? Ну, небо как небо, облака как облака...

А в этот раз я испытала неведомое мне раньше чувство полета, когда небо и облака были рядом со мной. После долгого полета я приземлилась на холме, поросшем высокой зеленой травой. Здесь я увидела маленькую сухонькую старушку в темном платке и скромном одеянии.

- Я давно жду тебя, - тихо сказала старушка и повела меня, взяв за руку, куда-то в высокие заросли травы, пахнущей чебрецом и мятой. И вдруг я увидела юношу, который лежал на спине и глядел в небо такими глазами, что я сразу же поняла: он умирает.

Старушка медленно и так же тихо, как раньше, сказала:

- Он любил тебя больше всего на свете и любит до сих пор, потому сердце его еще бьется. Но он умирает - и только в твоей власти спасти его.

Я посмотрела на юношу повнимательней, и его лицо показалось мне знакомым.

- Ты узнала его? - встрепенулась старушка. И я почему-то ответила:

- Да.

- Так и должно быть, - уже спокойно продолжала она. - А теперь спаси его. Положи свою правую руку на ребро с левой стороны и думай... Прошу тебя, думай

и думай о том, что ты любишь его.

Я повиновалась. Любовь, которая овладела всем моим существом, сделала меня в эти мгновения решительной и отважной, а сама я превратилась в луч света, столь сейчас необходимый уходящему из жизни.

Я коснулась его рукой и ощутила неведомый прилив сил и безмерной любви ко всему живому.

А потом все исчезло... Я снова была в своей комнате и видела, как сквозь шторы ко мне пробивается свет шумного Тбилиси. Я резко отдернула шторы. Все было на своем месте. Все те же темные деревья заглядывали в мое окно, все те же яркие цветы пылали на клумбе посреди двора.

Но небо казалось мне уже не таким далеким, как прежде, и довольно было шагнуть за порог, чтобы снова взлететь.

Я чувствовала, что во мне что-то изменилось.

Теперь я ясно видела свой путь. Он терялся в далеком прошлом, ярким лучом устремлялся в будущее и тысячью человеческих судеб сплетался в настоящем...

Как и все люди, я люблю свой дом. Но знаю, что мне нужно быть в любую минуту готовой расстаться с собой, раздать себя всем, а это означает искать, находить и снова искать тех, кому мы нужны. Ведь любовь - это путь добра.

В чем бесконечность настоящего? В надежде, любви и вере, которые вечно идут от дома к дому, от человека к человеку, от планеты к планете. Вечно идут, растворяясь в людских судьбах и звездных мирах.

Тбилиси и был несколько лет таким домом, где я нашла пристанище, ощутила любовь и доброту людей, поверила в себя, свет Грузии впервые осветил мой путь. Именно здесь я сделала свой окончательный выбор.

После того странного случая, что произошел со мной однажды утром, после фантастического полета во сне я наконец-то обрела себя, приняла несколько важных для дальнейшей своей судьбы решений.

Одно из них внешне выглядело довольно просто - я поступила в народный университет медицины, не бросая работы в баре. Во-первых, мне необходимо было овладеть хотя бы минимумом медицинских знаний. Во-вторых, хотела с помощью медиков проверить особенности проявившегося во мне дара. Если он лишь признак индивидуальности - развить его на пользу людям. Если мои приемы и способы исцеления повторимы - совершенствовать их, чтобы научить других.

Как же я была наивна! Я не представляла себе, какой трудной, долгой и порой до отчаяния изматывающей будет моя борьба за утверждение своего дела. Но тогда мне казалось, что над моей дорогой никогда не будут сгущаться тучи, а будет сиять только ровный, придающий мне силы и уверенность добрый свет.

Клиника "Семейный доктор"